Искатель утраченного тысячелетия - Страница 14

- Хорошо, хорошо. Но скажите мне поскорее, как там у вас...

Но Таня меня не слушает.

- Из загса я уж на выставку не пошла, а на всех скоростях полетела в метро, а из метро - на автобус. Думала, успею. Просчиталась самую малость. Такая досадища! Примчалась домой - вы уже ушли, а мама и дядя Валентин Степанович растапливают русскую печь у дачников. Вы им сказали, что печатаетесь в газете, приехали за какими-то листками. Дядя и перепугался. Он что-то был раньше с газетчиками не в ладу. Вот они с мамой и решили: от греха подальше... Лучше пожечь все листки.

- И сожгли?! - вскричал я, схватившись за голову.

- Только начинали. А как я поняла, у вас есть какой-то интерес (может, я не так выразилась - тогда извиняюсь) к этим упаковочным листкам, так я сразу же накричала на мать, на дядю, раскидала щепки и поленья. Листки выхватила из пламени - и сразу в пакет. Звоню вам по телефону с почты. Завтра привезу самолично. С утра пораньше. Все. Пока все.

Телефон умолк.

А я... я стоял у телефона и машинально поглаживал его рукой. Какой ты добрый, старый телефон!

И вечерняя темь мне казалась белым светом.

Нет, это не сон: Таня Бобылева сдержала обещание.

Утром передо мной лежали листки, вытащенные из горящей печки. Те самые листки, из которых женщина в кофте с разными пуговицами, продавая вишни, сворачивала кульки.

Позабыв обо всем на свете, я схватил первый попавшийся листок. Оказалась переписка двух врачей-психиатров. Я погрузился в чтение.

И предстал предо мною совсем иной мир.

Часть вторая

ПОТЕРЯННАЯ МЕЛОДИЯ

ПЕРВОЕ ПИСЬМО ДОКТОРА ОЗЕРОВА ПРОФЕССОРУ

СМЫСЛОВУ

14 так, я прочел первый попавшийся листок. Взялся за

другой и сразу увидел: листки перепутаны. Не мудрено:

верно, очень торопливо пихали их в огонь проворные руки

мамаши и дядюшки Тани Бобылевой в Шелковке!

Я стал осторожно разбирать листки. Одни обгорели но

краям - огонь русской печки едва лизнул их; другие по

коробились, почернели и ломались при первом прикоснове

нии.

Терпеливо подбирал я эти драгоценные нолуистлевшие

листки. И вот прочитал:

"Дорогой мой друг и коллега

Степан Иванович!

Жду твоего врачебного и товарищеского совета.

Мне, как тюремному врачу, надлежит обосновать медицинское заключение о действительной душевной болезни политического преступника Веригина, по образованию медика, обвиняемого в действиях, направленных к возмущению в народе и в войсках. Для меня, как эксперта, его болезнь столь же бесспорна, сколь бесспорен для суда факт свершения тяжкого государственного преступления оным человеком.

Твой Николай Озеров.

Прилагаю запись моей первой беседы с Веригиным.

Я пришел в тюремную камеру, чтоб освидетельствовать Веригина по поводу его вменяемости и дать экспертное заключение.

Арестант встретил меня вопросительным взглядом. Я отрекомендовался и спросил, как его здоровье.

- Дважды два... дважды два... Произнесите, доктор, произнесите же только эти два слова, - неожиданно, но очень настойчиво сказал Веригин, не ответив на мой вопрос.- Итак, дважды два? - повторил он. Взгляд заключенного сделался насмешливо-выжидательным.

- Хорошо, хорошо господин Веригин, - поспешно сказал я. Сейчас произнесу эти два слова. Но, пожалуйста, напомните мне, какой сегодня день?

- А-а... Вы вот о чем! Чаадаева объявили безумцем... И Чацкого, конечно, сочли сумасшедшим... Так вы, доктор, по поручению начальства пришли ко мне в камеру, чтоб проверить, в своем ли я уме. Не так ли? - Ясная, веселая улыбка преобразила лицо Веригина. - Извольте! Отвечу на ваш вопрос. Сегодня среда. 15 июля 1858 года. По святцам это день святого равноапостольного князя Владимира, а попросту - именины. Что? Удовлетворены? Верно?

- Верно.

- Ну, а теперь, доктор, повторите за мной: дважды два.

- Что ж, извольте. Дважды два...

- Стоп! Довольно, доктор, сознайтесь: чуть вы произнесете эти два слова - "дважды два", - как тут же в голове возникло и третье слово: четыре.

- Ну что же? Где дважды два, там и четыре. Но не понимаю, к чему вы клоните.

- А вот к чему: чуть подумал "дважды два", как готово слово "четыре". Слово "низ" тотчас же вызывает в сознании людей слово "верх", при слове "свет" немедленно появляется слово "тьма", слово "да" сейчас же родит слово "нет", "день" - "ночь". Их много, таких непременных слов. А вот на слово "жизнь" тотчас у всех людей на свете мысленно возникает слово "смерть".

- Да, господин Веригин, где жизнь, там и смерть. Жизнь кончается смертью.

- Обязательно? Навсегда?

- Как дважды два - четыре.

- Так нет же! Настанет время, и наши потомки будут вспоминать нас и жалеть, что наш век был так короток и они не смогли увидеть нас.

- Вы хотите сказать...

- Я понял, как распорядиться со смертью.

- Так расскажите.

- Амеба не знает трупа, - медленно начал Веригин. - Она бессмертна. Один ученый подсчитал: от одной особи ресничной инфузории тысячу триста восемьдесят четыре поколения. Ну и прекратил счет. А человеку отпущено семьдесят, самое большее - сто лет. Природа "даровала" человеку разум, ассоциации, волю, но укоротила жизнь.

- Теперь ответьте мне на два вопроса, - сказал я. - Первый вопрос: вы хотите, чтоб человек жил вечно? Ищете бессмертие?

- О нет! - живо отозвался Веригин. - Вечно живут только боги, выдуманные людьми. А я... я ищу (и найду) то тысячелетие, что природа отобрала от человека. Счет веду на тысячу лет.

Почему на тысячу, а не на миллионы... миллиарды?

- А потому, что в природе есть такой счет. Вот секвойя: часы жизни этого дерева природа завела даже не на одну тысячу лет. Ну, это особый разговор.